А. Костарев (Хэн)

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

СИНИЙ ЛИФТ

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Учебное пособие по правильному употреблению русского мата и адекватному сексуальному поведению. Написано простым, доступным языком, в любимом подростками всех возрастов жанре “фэнтэзи”.

 

Рекомендовано Министерством злокачественного новообразования средним школам, духовным семинариям и алко-техническим колледжам в качестве литературы для внеклассного чтения.*

 

Министерство овощехранения предупреждает: содержание ненормативной лексики  в произведении «Синий лифт» превышает предельно допустимую концентрацию в 25 раз, поэтому настоятельно рекомендуется не читать данное произведение вслух на полях, овощебазах, в теплицах и в непосредственной близости от силосных башен. От такого мата у морквы ботва вянет, а силос начинает взрывоопасно пучиться.

 

«…Назывались груздями, полезали в кузова,

Блуждали по мирам, словно вши по затылкам…»

 

Егор Летов

 

 

… Бежим, сломя голову, по лестнице вверх. Вася меня обогнал, помоложе он и поздоровее – сельский житель, всё-таки. Дышал чистым воздухом и ещё бензиновыми парами от своего то ли трактора, то ли бульдозера, то ли хреноуборочного комбайна – я в этой сельхозтехнике хреново разбираюсь. Да и пил Вася только чистейший деревенский первач, в отличие от меня, жравшего всё, что горит, и всё, что не горит, лишь бы по мозгам давало. А то, что даёт по мозгам, даёт в той же степени по печени, по почкам и по лёгким, поэтому на бегу я дышу сейчас шумно и натужно, как старый паровоз, из последних паровозьих лошадиных сил волочащийся на свалку. На распилку. В металлолом.

Но на свалку, на распилку и в металлолом я не хочу. В этом я не согласен с ребятами, которые меня, Васю и Рупрехта туда намерены отправить. Ну, не в металлолом, конечно, а в морг, в сточную канаву, на кладбище или куда-нибудь ещё, куда в этой реальности девают трупы. Короче, в расход.

Рупрехт сзади пыхтит ещё громче меня, тыча во все стороны обломком своего меча. Так себе обломок – сантиметров десять. В уличной драке, «стенка на стенку», он был бы страшным оружием, но здесь такое оружие вряд ли поможет.

А пыхтит Рупрехт потому, что тащит на себе десятки килограммов железа, именуемого доспехами. Я бы на его месте давно их бросил, толку-то от них! У парней, которые идут за нами, тяжёлые носатые «пушки», вроде тех, что в моей реальности назывались «беретта» (здесь, наверное, орудует какая-то другая фирма), так что пуля из этой «пушки», вероятно, прошьёт Рупрехта с его доспехами насквозь, да ещё и ухитрится уйти рикошетом от ближайшей стены.

Но Рупрехт – рыцарь, а рыцари, как я успел убедиться, народ хоть и благородный, но тупой. Ой, пардон, месье, или, как там вас – сэр? герр? мессир? – простите великодушно! Я хотел сказать «упрямый».

Вообще, мне кажется, из нашей троицы мозги есть только у меня. У Васи – кулаки, громадные, полупудовые – врежет, мало не покажется. У Рупрехта – доспехи и обломок меча. А у меня – мозги, да ещё складной китайский нож. Я ведь электротехник, потому и нож всегда с собой таскаю – кабель там разделать, контакт зачистить и так далее. Да и живу я (вернее, жил) в неблагополучном районе. Возвращаешься порой поздно вечером с работы, навстречу пьяная урла. Хари зверские, волчьи. На бутылку им взарез надо, а лучше – на две, а ещё лучше – на пять. За вшивую сотню убьют и не извинятся. Я так-то человек мирный, гуманист, можно сказать, поэтому я просто достаю резким движением ножик, закатываю глаза и ору хрипло: «Порежу, на хуй, суки!». Тут до урлы и допирает – ага, парень вчера сбежал из психушки. Пока такого запинаешь, он успеет троим кишки на прогулку выпустить. И говорит урла: «Да ладно, извини, братан», и идёт искать того, кто хуже умеет косить под психа.

Но с той урлой, что за нами гонится, подобный номер не пройдёт. Хоть будь ты суперпсих, пристрелят тебя, как бешеную собаку.

Да и мозгов у меня, похоже, не слишком много. Напился я настойки не то боярышника, не то перца, не то хрена лысого, а потом захотелось продолжить. Денег было мало, так что пил я какую-то совсем дрянь, вроде стеклоочистителя. Часть этой дряни вышла из меня верхним путём, то есть, блевотой, но некоторая часть успела всосаться, и, в результате, до дома я дойти не смог. Забрёл в какую-то развалюху, где и заснул.

Говорят, дуракам везёт. То, что умный ищет всю жизнь, дурак случайно находит по пьяни. Вот я и нашёл. Пространственно-временной портал – так это, кажется, в фантастике называется. Я же для себя назвал его межреальностным лифтом, потому что места, в которые я с его помощью попадал, никак не соответствовали моим школьным представлениям об истории с географией. Нечто подобное я читал не то у Шекли, не то у Желязны, и начал соображать. Досоображался до того, что разрушенный дом, где я, пьяный, уснул, существует во множестве разных реальностей, в каждой из которых меняет свою форму. Где-то он – заброшенный барак, где-то – древний замок, где-то – вигвам, или пещера, или храм, или чум, юрта, иглу, бунгало, изба, коттедж, нора, пентхаус, но чем бы он ни прикидывался, он остаётся одним и тем же. Он – лифт.

Первое, что я увидел, частично придя в себя – это нависшее надо мной светлое пятно. Я зажмурился, потом разожмурился, пытаясь сфокусировать зрение, и установил, что пятно является человеческим лицом.

«Менты», - подумал я. – «Сейчас будут ебать мозги, а после отвезут в вытрезвитель». «Нет, не менты», - возникла вторая мысль. – «Менты сразу стали бы тормошить, поднимать пинками, а это нависло сверху и просто смотрит. Я ещё раз зажмурился-разожмурился, увидел обрамляющие лицо грязные спутанные космы, и понял, что надо мной стоит баба. Даже не баба, а бабка. Ну, то есть, старая баба.

Дряхлая старуха, сгорбленная, может, годами, а, может, поганой жизнью, пялилась мне в лицо. Изветшавшие, кое-как натянутые шмотки болтались на тощем, иссохшем теле.

«Бомжиха? Или это – сама Смерть?»

Смерть обязана являться с косой. У старухи косы не было. Вместо косы она держала в костлявой руке обшарпанный бубен.

«Раз без косы – значит, бомжиха», - решил я.

- Пойдёшь? – скрипучим голосом спросила она.

- Пойду, конечно! – чёрт меня угораздил заснуть с пьяных шар в этом сраном бомжатнике! Домой. В горячую ванну – да ну её к бесу, ванну! В постель, сразу в постель, не снимая ботинок.

- Тогда ответь на три вопроса, - просипела бабка. – Что есть переход, пропускающий в одну сторону и не пропускающий в другую?

- Диод, - машинально ляпнул я. Бабка судорожно затряслась, захихикала и принялась колотить в свой бубен. Я понял, что передо мной – выжившая из ума эпилептичка.

- Теперь скажи, - сквозь похожий на рыдания хохот выдавила она, - как соотносятся время и пространство?

Если бы мне не было так плохо, я бы позабавился. Или послал бы сумасшедшую старуху куда подальше и ушёл. Но что-то меня дёрнуло продолжить эту безумную игру.

- Время и пространство соотносятся согласно теории Эйнштейна, - ответил я.

Старуха снова захохотала, завертелась волчком, что есть мочи лупя сухой рукой по бубну. Её драные лохмотья развевались, словно перья облезлой сифилитической вороны, бубен издавал металлургический лязг.

- Слышь, ты, не дребезжи, - попросил я. Бубновый лязг (бубновый туз? – бубнящий таз? – базедов зуд? – бычковый дрызг?) – поток похмельного бессознательного врезался в мой мозг «болгаркой», режущей водопроводную трубу.

- Вот и ответ! Вот и ответ! – завизжала старуха. – Ты выбрал свой путь! Иди!

Может быть, сумасшедшая бабка мне и приснилась, но очнулся я в какой-то херне, похожей на саркофаг. Грянул гром аплодисментов, меня достали из саркофага и сквозь буйные восторги толпы куда-то понесли. Принесли, усадили за стол, напоминающий стол президиума советского Политбюро ЦК, и стали задавать умные вопросы, на которые я глупо и невпопад отвечал. Перед собой я видел зал, где сидели сотни три человек в рясах, похожих на тоги, или в тогах, похожих на рясы, и все они чему-то дружно аплодировали.

- Вот, перед вами посланец иного мира! – провозгласил, тыча в меня розовым пальцем, упитанный субъект в лавровом венке. «Ободрать бы с тебя венок, хватило бы лаврового листа на борщ для целой роты», - про себя сказал я.

- Посланец, что ты думаешь о новой цивилизации Трихблинкульбистов? – вопросил лавровый субъект.

- Это хуйня, – ответил я, и почувствовал, что говорю искренне. – Говно полное.

Тут в зале начало твориться что-то невообразимое. Все, что сидели и дружно аплодировали то ли мне, посланцу, то ли упитанному оратору, повскакивали с мест и принялись бить друг другу морды. Как я понял, у присутствующих не было единого мнения насчёт новой цивилизации этих – как их там? – трахтибидохеров? – и потому возникла конфронтация.

- Вы слышали, что сказал посланец? – возопил розовопалый хрен.

«Сам ты засранец», - беззвучно ответил ему я и под шумок смылся.

Я метался по этажам и коридорам огромного здания, надеясь, что всё происходящее – просто алкогольный бред, что сумасшедшая старуха мне привиделась, что я вот-вот проснусь, пусть даже в тяжелейшем похмелье, или меня найдут невменяемым, положат в больницу и вылечат.

Но я уже тогда подозревал, что дела обстоят намного сложнее.

- Ах ты, старая сука, в какое дерьмо ты меня отправила! – заорал я, и старая сука немедленно появилась.

- Что, не понравилось? – спросила она.

Я внезапно остыл. Я был зол на эту каргу за то, что она втравила меня в скверную, паршивую ситуацию, но, раз втравила, то, значит, могла и вытащить.

- Не понравилось, - честно ответил я. – Бабка, а ты не делирий, а? Не продукт белой горячки?

Бабка захохотала утробно, закружилась на месте, заколотила в бубен.

- Эй, эй! – крикнул я. – Кончай шаманить, верни меня обратно!

Старуха прекратила вращение, подсунулась ко мне ехидным морщинистым рылом и так тихо-тихо, почти нежно сказала:

- А как ты назвал движение в одну сторону? Диод? Не нравится здесь – иди дальше. Обратно полупроводник не пропускает.

- Диод? Да не диод, а идиот! – я задыхался от бешенства и злобы на самого себя. – Идиот я!

- Ты самокритичен, - проскрипела старуха насмешливо. – Так что, идёшь?

- Иду, пизда старая!

Старуха захихикала, ударила в бубен, и мои глаза заволокла темнота.

- Ты напрасно пытаешься меня оскорбить, - услышал я. Голос был молодым и звонким. Мне почему-то стало страшно. – Твои оскорбления меня не задевают. Иди!

Ну, я и пошёл, всё дальше, дальше и дальше, и это шествие моё мне даже стало нравиться. Всякое случалось, правда, - и хорошее и нехорошее. Попал я однажды в дикое племя. Они меня там как бога встретили – на колени упали, руки простёрли. А мне с их коленопреклонений не жарко, не холодно и, уж подавно, не сытно. Я, между тем, голодный, как собака. Напустил я на себя важный вид и говорю: «Эй вы, суки, жрать бог хочет!». А эти каннибалы хреновы так мою речь поняли – если бог хочет жрать, то нужно принести ему в жертву самую красивую девушку племени. Я, бог, только вздремнуть собрался, а тут шум, гам, галдёж! Один глаз открываю и вижу – девку к костру ведут. То ли варить живьём, то ли жарить, то ли просто сжечь – боги-то, вроде, дымом питаются. От сгоревших тел. Вскочил я и рявкнул дурным голосом, будто сержант стройбата:

- Отставить, блядь! Бог имеет желание иметь её в жопу!

Я, на самом-то деле, хотел сказать не в «жопу», а в «жёны», но оговорился. Впрочем, большого значения моя оговорка не имела. Привели мне её, перепуганную и восторженную – ещё бы, бог захотел её куда-то там! Куда именно, ей наплевать было, главное, что бог захотел. Обернись я драконом красным, который у них Вампу-Вампу зовётся, и сожри её целиком, она б и то от счастья обосралась. Бог же сожрал!

Ну, понятно, жрать я её не стал, хоть жрать и очень хотелось. Девки не для того предназначены, чтобы их жрать.

Девчонку звали мудрёно: Та-аиуо-аоу-ии, причём, второе «о» следовало произносить со сдавленным выдохом – словно не то рыгаешь, не то блюёшь. Несмотря на то, что диалект племени я, почему-то, понимал – возможно, благодаря старой ведьме, которая отправила меня в это путешествие, - ломать язык, а также имитировать рвоту каждый раз, когда произносишь имя девушки, мне не хотелось. Поэтому я обозвал её по-своему - Танькой.

Танька раскусила меня первой. После того, как я в очередной раз поимел её на циновке, сплетённой из какого-то кустарника, она не без трепета сказала мне:

- А ведь ты не бог.

Я насторожился:

- Почему?

- Ты срёшь. А боги не срут.

- Ерунда, боги только этим и занимаются.

- Боги срут на небе, - возразила  она, - а ты срёшь на землю, как человек.

Я не знал, что ей на это ответить. Подумав, я сказал:

- Я – Великий Бог Электротехник, временно принявший человеческий облик.

Во многих случаях женщины гораздо сообразительнее мужчин, что Танька и подтвердила, спросив:

- Наверное, твой облик хочет есть. Принести твоему облику пищи?

Я подавился смехом, а после, выхаркнув смех, сказал:

- Давай! Тащи!

Кажется, не так уж ей было и важно, бог я или не бог. Конечно, любой девке приятно сознавать, что её трахает бог, а не какой-то там проходимец через миры. Но, так или иначе, именно она меня и спасла, предупредив о грозящей опасности.

- Они решили, что ты – злой дух, - прошептала Танька, вползая в узкий проём отведённого мне племенем божественного жилища, - и собираются тебя убить. Уходи!

Вначале я заподозрил, что она просто хочет от меня избавиться – после того, как я облажался в постели, перебрав местного пойла, вроде пива из какого-то сорняка. Пойло оказалось гнусным на вкус, однако,  достаточно крепким. Понятное дело, кому нужен бог, у которого не стоит? Но, услышав снаружи гомон и гвалт, увидев расширенные Танькины глаза, я понял, что дело и вправду пахнет керосином. А также смолой, костром, отточенными копьями, отравленными стрелами – говном, короче, дело пахнет.

И, по всем приметам, выходило так, что задницу следовало уносить срочно, пока её не превратили в шашлык на этом сраном каннибальском костре.

- Пойдём со мной, - предложил я Таньке, - а то тебя здесь схавают.

Она замотала головой, так энергично, что её брюнетистая грива превратилась в вентилятор.

- Нет, меня они не тронут. Я уйду в джунгли и буду жить там одна. А с тобой не пойду.

Разбираться с причинами её отказа и уговаривать Таньку свалить отсюда вместе времени не было. Обидно, конечно. Мне с бабами всё время не везло, а тут хорошая попалась, добрая, славная, и вот – на тебе! Очередной облом.

Напоследок я поцеловал её, назвав полным именем (с этим рвотным звуком «о»), и, пока племя совещалось, какое оружие вернее поразит паразита, то бишь, меня, я по-пластунски прополз к бамбуковой хижине, в которую здесь преобразился межреальностный лифт.

- Эй, ведьма! – позвал я. – Ты где?

Ворох тряпья в глубине хижины зашевелился, звякнул бубен. Ей-богу, этой пизде климактерической я обрадовался больше, чем родной. В смысле, больше, чем той, из которой я сморщенным красным детенышем на этот свет вылез.

- Бабуля, двигай меня дальше, - радостно потребовал я. - Иначе из моей жопы сейчас сделают барбекю.

Старуха захохотала, обнажая обеззубевшие дёсны, забормотала своё заклинание на тарабарском языке, в котором я отчётливо расслышал: «Пошёл на хуй!». И, не успев послать её ответно, оказался в иной реальности.

В этой реальности я стоял, прижавшись спиной к холодной каменной стене, а на меня, размахивая здоровенным хлеборезом, шёл Железный Дровосек. Хотя, возможно, если судить по его дубовой целеустремлённости, это был Буратино в скафандре.

- Дьявол! Сатана! Антихрист! – бубнил сквозь прорези в надетой на его голову кастрюле Железный Буратино.

«Пиздец», - подумал я. – «Сейчас меня расхуярят напополам».

И, всё же, сдаваться без боя я не собирался. Я вытащил любимый китайский ножик, встал в позицию и гаркнул своё коронное: «Убью, на хуй, суки!».

Железный Буратино, похоже, не расслышал, или мои слова отразились эхом от кучи металлолома, которую он на себе волок. До меня дошло, что передо мной типичный представитель западноевропейского рыцарства, отмеченный неизгладимой печатью дебилизма. Вот вам, пожалуйста – «Закат Европы», а также «Сумерки богов».

Мои сумерки как бога, из роли которого я не успел выйти, надвигались с неотвратимым металлическим лязгом, грозя в ближайшем будущем обернуться вечной ночью. Китайский ножик по сравнению с хлеборезом Железного Рыцаря Буратино был берёзовой дубиной, направленной против фашистского танка.

Но в это время в узком коридоре, по стенам которого, высекая из камня искры, колошматил мечом Железный Долбоёб, возникла тень. Тень, как я успел заметить краем глаза, в недоумении озиралась, силясь понять, в какую задницу её занесло.

- Эй! – крикнул я тени. – Помоги!

- А ты, чё – русский?! – отозвалась тень.

- Хуюсский! – рявкнул я. – Меня сейчас располовинят, а ты пиздишь за национальность!

Тень сориентировалась быстро, но, всё же, не так быстро, как мне бы хотелось. Когда меч Железного Буратины уже мотался, рассекая воздух в непосредственной близости от моего горла, тень подошла к Буратине сзади и легонько, как мне показалось, тюкнула Буратину полупудовым кулаком по кастрюле, внутри которой находилась буратинская голова. Меч Железного Буратино слепо шарахнул по стенке и сломался, а сам Буратино с грохотом обрушился на пол.

- Спасибо, - сказал я тени и почувствовал, что медленно сползаю вниз по стене.

- А ты, правда, русский? – спросила тень, не замечая того, что меня национальный вопрос сейчас ни в какое место не ебёт. – Тогда здорово! Меня звать Вася.

Я приоткрыл глаза и увидел, как тень конкретизируется в здоровенного детину, на роже у которого сияет глуповатая, но вполне доброжелательная ухмылка.

- Спасибо, Вася, - повторил я.

Тут, очухавшись, завозился на полу Железный Буратино.

- Может, добавить? – спросил Вася, поднимая свой устрашающий кулак.

- Погоди, - ответил я, - лучше кастрюлю с него сними, вдруг чего хорошего скажет.

- Чего снять?

- Да шлем этот долбаный!

Железный Буратино, когда с него сняли шлем, действительно сказал много хорошего (в хорошем смысле). Объявил, что он, благородный рыцарь Рупрехт из Гессена, приносит свои извинения благородному легковооружённому рыцарю, имени и титула которого он, к сожалению, не знает, на которого он, рыцарь Рупрехт, напал по ошибке, приняв сего рыцаря за дьявола, коего он, рыцарь Рупрехт, дал обет повергнуть. А также он, рыцарь Рупрехт, выражает глубочайшее уважение другому доблестному рыцарю, который его самого, рыцаря Рупрехта, мощным ударом поверг, чего такого ещё не случалось с ним во всех Гессенских землях, а также на турнирах в Бургундии, Нормандии, Шампани и прочих провинциях охуевших французов.

- Чего это он лопочет? – спросил, почёсывая голову, Вася. Несмотря на то, что Рупрехт говорил по-немецки, а я немецкий учил давным-давно в школе и успел его начисто забыть, кроме «шпрехен зи дойч» и «хенде хох», -  но, тем не менее, Рупрехта я понимал, а Вася, почему-то, нет.

- Он говорит, что не по делу на меня наехал, - ответил я Васе, - а ещё – что ты крутой пацан.

- Да я не крутой, - застеснялся Вася и спрятал свои кулачищи за спину. – Я так – механизатор.

Я понял, что в сложившейся ситуации командиром придётся быть мне:

- Рупрехт, у тебя, случайно, выпивки нет?

- Ja, ja, - поспешно отозвался Рупрехт.  – У меня фляга гессенская, из либер фатерлянда, в ней наш дойче шнапс. Но я не алкоголик, я благородный рыцарь…

- Заткнись, - дружески посоветовал я ему. -   Доставай свою флягу, выпьем и сочтём наш инцидент исчерпанным.

Выпить мы не успели – в нас начали стрелять.

 

 

 

... И вот, несёмся мы по лестнице замка (здесь лифт прикинулся замком), Вася впереди, сзади Рупрехт железом грохочет, а где-то за нами, далеко ещё,  но уже отчётливо слышно – эти парни орут в свои мобильные: «Где они? Ты их видишь? Убрать любой ценой!». Как я догадался, тут у них гибрид Америки тридцатых и России девяностых – сплошные мафиозные разборки. А мы – свидетели. Естественно, ненужные.

Где же эта старая коряга с бубном? До сих пор она меня из всех передряг вытаскивала, даже тогда, когда я оказался инфузорией в стакане с водой. Плаваю, балдею, и вдруг какая-то лапища – красная, потная, липкая (я даже через стекло это почувствовал), хватает стакан и собирается опрокинуть меня в своё похмельное хлебало. Я завопил, что было мочи, но кто услышит вопль инфузории? Вытащила меня старуха, вышвырнула в иную реальность. А сейчас, если эта рухлядь столетняя не нарисуется, перестреляют нас, как кроликов. Или, как там эта чёртова идиома? Как куропаток…

Бегу вперёд, спотыкаюсь, падаю, расшибаю морду в кровь. Неприятно. Неэстетично. Вдруг в следующей реальности ещё какая-нибудь Танька случится? Я и так красавец писаный, а теперь ещё и с расквашенным рылом. Мордобитый принц на рахитичном белом коне…

Только будет ли она, эта новая реальность? Пули из береттоподобных гаубиц свистят над ухом, как комары. Комара, падлу, хоть прихлопнуть можно, пулю же – хуй.

На бегу успел у Васьки с Рупрехтом поитересоваться: как их-то в этот “трэвел” занесло? Оказалось, так же, как и меня - заснули спьяну в неположенном месте. Пусть Рупрехт и доказывает с пеной у рта, что он не алкаш, а благородный рыцарь, но у него на морде всё фиолетовым по синему написано. Да и перед кем фасон держать - передо мной, что ли? Мудак мудака видит издалека.

У них это, похоже, первый мир, первая реальность, потому они и признали меня лидером, хоть я и меньше Рупрехта в полтора раза, а Вася превосходит меня по силе и комлекции, наверное, раза в три. Зато у меня мозги есть. Хуёвые, но имеются.

Ну вот, лестницу одолели. В конце лестницы дверь, дубовая, как Буратино. Я обгоняю Васю, дёргаю дверь на себя и бросаюсь навстречу неведомому. Что ж, раз взял на себя функции лидера, то приходится им соответствовать. Лидер обязан быть первопроходцем.

За дверью обнаружилось большое, но захламлённое помещение. Какие-то тряпки, коробки, ящики были в беспорядке свалены на полу. Смутная тревога и напряжённость присутствовали здесь - я такие вещи научился чуять нутром. Но выбора не оставалось. Нет, выбор был - либо тревожная неизвестность, либо идущая по пятам неотвратимая смерть. Я выбрал первое.

- Какого хрена вы там топчетесь? - бросил я через плечо. Мой голос полетел, ударился о стену, срикошетил, шибанулся о другую и заметался между ними испуганной птицей.

- Тесь, тесь, тесь! - передразнило меня глумливое эхо. Вася и Рупрехт осторожно протиснулись следом за мной. Вася оказался расторопнее, а, может, смелее. Захлопнув дверь, он задвинул массивный железный засов.

Я обернулся. Они оба стали как будто меньше и выглядели испуганными. Два здоровенных мужика, один из которых был закован в броню, а второй обладал полупудовыми кулачищами, походили на потерявшихся в тёмном лесу детей.

“Что же могло их так пришибить?” - спросил я сам себя и не получил ответа.

Сумасшедшая старуха, отправившая меня шляться по мирам, должна была быть где-то здесь.

- Эй, бабка! - осторожно позвал я, надеясь, что какая-нибудь из куч сваленного на полу тряпья зашевелится, противно захихикает, стукнет в бубен и пошлёт нас на хуй или, что адекватно, в другой мир.

Ничего не произошло. Кучи тряпья так и остались неподвижными кучами. Ни одна из них не поднялась и не зазвенела бубном.

И, самое странное - я только сейчас обратил на это внимание - в дверь никто не ломился, не стрелял, не пытался взорвать её тротилом. Мне отчего-то стало жутковато.

И тогда появилась Она. До одури красивая, молодая, обнажённая, призрачная, полупрозрачная. Вася, опешив, разинул рот, а Рупрехт начал судорожно креститься.

- Где бабка? - спросил я её, поскольку больше спрашивать было некого.

- Бабки нет, - лаконично ответила она, подошла ко мне и заглянула мне в глаза. И то, что я почувствовал при этом, было чем-то средним между шоком, ужасом и дежа вю. Словно я что-то знал когда-то, но забыл, или не знал, но обязан был знать, или знал всегда, но топил своё знание в липкой трясине рациональности, страшась этого знания. А сечас вдруг вспомнил и содрогнулся.

Короче, от её взгляда я охуел.

- Как же без бабки? - бормотал я, разрываясь между впечатлением, вызванным её взглядом и необходимостью как-то действовать во избежание полного и окончательного урытия меня, любимого и этих двух дегенератов. - Нас ведь без бабки просто убьют!

- Я могу провести вас всех через Переход, - сказала она, - но при одном условии - если кто-то из вас примет меня в себя.

Я понял, что она имела в виду. Рупрехт, кажется, тоже понял, поскольку отшатнулся от неё так, чтто сбрякал всем своим железом о стену, да и сполз по стене, исступлённо крестясь. Вася продолжал стоять столбом, уставившись на её призрачные, но всё же соблазнительные формы.

Я, в отличие от Васи, кое-что про это читал - так, от нечего делать, из чистого интереса, но что-то в мозгах сохранилось. И поэтому я спросил:

- Ты что, захотела получить мужское тело?

Она поблёкла сразу. Обычная девка покраснела бы, спроси её: “А сколько раз в день ты мастурбируешь?”. Ну, а для неё это было таким же нескромным вопросом.

- Мы можем поговорить наедине? - спросила меня она.

- Это же дьявол в женском обличии! - закричал Рупрехт. - Бойся Сатаны, ибо каждого подстерегают козни его!

- Слышь, парень, - сказал мне Вася, - девка-то внешне ничего, но ты это... поосторожнее. Какая-то она, ну, неправильная.

Я высказывания мужиков проигнорировал. И ответил ей:

- Пошли.

Мы направились в соседнюю комнату, тоже заваленную всяким барахлом. Я рисковал, но мне уже нечего было терять. Я шёл впереди, она сзади, слева от меня, там, где обычно имееет место быть ангел смерти. Но, как я уже сказал, мне было нечего терять.

- Стой! - произнесла она. Я развернулся. - Мне не нужно чужого тела, мне нужно обновиться, вернуть своё собственное, а сделать я это могу, лишь пройдя через Переход. Сама я пройти через него не способна - кто-то должен принять меня в себя.

- Хватит, - сказал я, - всё понятно. Ты обещаешь выйти из меня после Перехода?

- Ты согласен?1 - вскрикнула она, и я увидел в её жутких, гипнотизирующих глазах почти что человеческую радость. Радость и надежду.

- Даёшь слово?

- Да!

- Не верь слову дьявола! - раздался крик Рупрехта. Наверное, мы с ней говорили слишком громко.

- Залезай, - понизил я голос. - Но, предупреждаю: если что, я тебя из себя выблюю так, что ты и пёрнуть не успеешь.

Тут же она бросилась мне на шею, словно хотела не то задушить, не то изнасиловать. Инстинктивно я обхватил её руками, и... она растаяла, растворилась в моих руках.

Я ничего не почувствовал, кроме того, что в ушах возник, нарастая, надоедливый звон. Как будто в голове у меня поселился какой-то запойный карлик и принялся с пьяным остервенением колотить в обшарпанный бубен.

- Слышишь, ты, не звени, - попросил я и услышал внутри своей черепной коробки ответ:

- Прости. Не обращай внимания, это сейчас пройдёт.

Я вздрогул. А кто бы не вздрогнул на моём месте? Только какой-нибудь хронический шизофреник, до такой степени привыкший слышать изнутри себя чужие призрачные голоса, что уже не обращает на них внимания, а лишь обыденно бубнит: “Заткните ебала”.

Звон в ушах стал стихать. Пьяный карлик с бубном уходил по размытой потоками алкоголя мутной просёлочной дороге. “То ли вдаль за горизонт, а то ли вглубь земли” - так, кажется, описывал своё белогорячечное видение Розенбаум.

- Эй! - позвал я. - Ты здесь?

- Здесь, - донеслось из-за края горизонта, а, может, из-под толщи земной коры.

- Ну, как устроилась? Комфортно? Проводница бельё и чай уже принесла?

Из-за края горизонта долетел звонкий смех:

- Да! И билет проверила!

И этот смех, почему-то, перевёл меня, как триггер* , из состояния тупой ошарашенности в состояние весёлой бесшабашности, с той разницей, что у триггера, дурака электронного, лишь два состояния, а у меня их - хуева туча. Если же учитывать все нюансы и оттенки моих состояний, то наберётся не один десяток хуевых туч. Затянутое хуевыми тучами ебучее грозовое небо.

Когда тучи слегка рассеялись, я увидел, что, загораживая дверной проём своим крестьянским туловищем, на меня таращится Вася.

- Ты, бля, живой? - с неподдельным участием спросил он. И, обнаружив меня в полном здравии и вертикальном положении, продолжил:

- Там этот рыцарь, танк Т-34 ёбаный, совсем охуел. Бормочет про какого-то “патера ностера” и крестится всё время, как адвентист седьмой пизды. К нам как-то эти мудозвоны приезжали, про бога трепались, мы их на хуй послали. А чё, у нас на селе свой поп есть, наш, православный. Самогон стаканами хуярит и вот ведь, сука, не пьянеет!

После, обведя помещение взором, Вася спросил:

- А девка-то где?

- В Караганде, - ответил я, возведя себя, тем самым, в ранг географических понятий. За горизонтом снова засмеялись.

- Ну что, пошли? - крикнул я за горизонт и услышал в ответ:

- Пошли!

- Тогда веди!

- Куда? А почему я? - вылупился на меня Вася.

- Да я не тебе! Иди за мной. Рупрехт, твою мать, шевели металлоломом!

Кажется, угнездившаяся во мне пассажирка воздействовала круче, чем поллитра самого ядрёного пойла. Ноги, отказавшись от участия в их деятельности сознания, понесли меня вперёд - мимо сгнивших ящиков, из которых вываливались стопки заплесневевших книг, мимо груд ветхого тряпья, мимо дряхлой, готовой вот-вот обрушиться мебели.

Я хотел нагнуться, чтобы поднять одну книжку, на обложке которой сквозь плесень проступало: “Роджер Желязны. Рука Оберона”, но моя собственная рука, вдруг скрючилась, спаралитилась и в таком скрюченно-параличном виде засунулась мне в карман.

- Ты, часом не оху... не слишком ли много себе позволяешь? - я постарался выразить своё мнение как можно более корректно.

- Некогда читать, - отозвалась моя пассажирка. - Пройдём Переход - тогда вдоволь начитаешься.

Её голос звучал близко, совсем близко - из какого-то места между мозжечком и средним ухом. И я спросил:

- Почему кто-то должен тащить тебя на себе, то есть в себе, через этот самый Переход? Ты, вроде бы, не безногая!

- Таковы правила, - послышался тяжёлый вздох. - Полупроводник пропускает только в одну сторону.

Я почувствовал себя так, словно проглотил мороженный бычий хуй.

- Ты кто?! - закричал я.

- Я - Страж Перехода.

Сзади раздался грохот. Я обернулся. Оказалось, это Рупрехт налетел на распределительный силовой шкаф, точь-в-точь такой же, как в моей электрощитовой, с точно таким же, намалёваным нетрезвой рукой, инвентарным номером.

Железо повстречалось с железом. В итоге встречи состоялся лязг.

Вася поднял Рупрехта, беспрестанно повторяющего:

- Майн либе фатерлянд, дер тойфель! Майн либе Гессен! Их бин дать обет сокрушить Сатану!

Вася явно боролся с искушением врезать в целях профилактики Рупрехту по куполу своим сваезабивательным кулаком.

“Не надо, Вася!” - одними глазами посоветовал я. - “Он и так инвалид”.

А ноги всё несли и несли меня, пока не остановились перед автоматически открывающимися раздвижными дверями. “Это же лифт!” - подумал я, и двери открылись.

Внутренность кабины лифта была синей. Синей, как небо, синей, как запойная синяя яма, в которую я провалился вместе со всей моей несуразной электротехнической жизнью. Поверх синей краски чем-то погано-красным было написано: “Соси хуй!”. И, чуть ниже, не то ответом на предыдущую фразу, не то констатацией факта отбытия по указанному направлению, не то сигналом к старту служила надпись: “Пошёл в пизду!”.

На противоположной стене чёрным маркером был нарисован половой член, похожий на атомную бомбу, какой её изображали на советских антивоенных плакатах. Правая нога моя, движимая чужой волей, поднялась и, наступив на плавающие в луже мочи бутылочные осколки, вступила в лифт. Секунду спустя и левая нога последовала за ней, в результате чего моё измученное пьянством тело, несущее в себе бремя двух душ, оказалось в пространстве Синего Лифта.

Подоспел Вася, который без особых усилий волок на спине Железного Буратину Рупрехта. Рупрехт при этом вопил про “патер-ностера” и “Гессен-фатерлянд” а Вася парировал его вопли спокойным ответом:

- Не пизди.

Как только Вася с Рупрехтом на горбу вошёл в кабину, двери с чавканьем закрылись, и Синий Лифт полетел куда-то вниз.

Валилися лифт долго, так долго, что я успел вспомнить своё хулиганское детство, достать любимый китайский ножик и под изображением бомбовидного члена нацарапать: “Миру - мир!”. Ещё я успел, поразмыслив, зачеркнуть второе слово “мир” и вместо него написать другое слово, тоже из трёх букв. Получилось: “Миру - хуй!”.

А потом лифт остановился, да так резко, что Вася не удержал на своих, достойных кого-нибудь из Атлантов каменных плечах Рупрехта и уронил всю эту кучу железа с деревом внутри на мою бренную плоть. Вот тут для меня и наступила темнота...

... Карлик с бубном приближался. Похоже, он так и не протрезвел или успел по дороге добавить, поскольку грохотал бубном, как припадочный. Звон становился всё громче, громче и громче, он проникал в мой мозг, извращённо насилуя извилины, полз по ним забравшимся в задний проход тараканом и заставил меня выброситься наружу из той пропасти, в которой я без чувств и сознания пребывал.

- Бля-адь! - взревел я, будто младенец, вылезающий из утробы и обнаруживающий перед собой огромный, незнакомый, охуевающий от собственной невзъебучести мир.

Открывшийся мне мир представлял собой освещённую странным светом комнату без окон, но с двумя дверями, одна из которых, без сомнения, была дверью в лифт, о чём я догадался по раздвижным створкам. Вторая с виду казалась самой что ни на есть обычной дверью, в меру обшарпанной и, вероятно, скрипучей.

Я лежал на полу, а надо мной, приплясывая, трясла бубном голая девка.

- Я снова молодая! - визжала она. - Здравствуй, жизнь! Я жить хочу, я трахаться хочу!

С этими словами девка с размаху плюхнулась мне на грудь.

- Эй! - запротестовал я. - Очухаться хоть время дай!

- Ты что, меня, молодую, не хочешь? - капризно спросила она. Ко мне медленно, слишком медленно возвращались мыслительные способности.

- Я всегда всех хочу, но не всегда в состоянии, - выдавил я. Язык двигался настолько тяжело, словно в него вкололи пять “кубиков” новокаина, а после на него насрали бешеные кошки.

Она уже не была прозрачной - она была плотной, страстной, горячей и... Она умела держать слово!

Вася и Рупрехт уставились на нас, как два барана на две пары новых ворот. Она же, не обращая на них внимания, срывала с меня штаны.

- Вообще-то, мы не одни, - уклоняясь от поцелуев и с трудом ворочая онемевшим языком, заметил я. Она посерьёзнела, отстранилась и метнулась в угол. Вернулась поспешно, в накинутом на голое тело не то халате, не то балахоне и всё же выглядела по-королевски, так что я не мог не оторвать задницу от пола - королев следует приветствовать стоя.

Вставая, я пошатнулся, но чья-то сильная рука схватила меня за плечо. Я обернулся. Вася.

- Вася, я сам справлюсь, - сказал я, глянул на неё, встретился с ней глазами и... Лифт полетел вниз. Трахтибидохтеры в рясах снова гонялись за мной всей толпой, каннибаллы разводили костёр и точили копья, бандиты опять палили из пушек, но лишь один выстрел - выстрел её глаз - достиг цели. Он пронзил меня насквозь, надел на шампур, подвесил над огнём и жёг, жёг, жёг...

Вася, сукин сын, держал меня крепко.

- Из вас троих помочь мне сумел только один, - сказала она. - Но и остальные, что были выбраны мной, также заслуживают награды. Вася, чего ты хочешь?

Вася тупо заморгал и стиснул моё плечо так, чтоя услышал хруст костей.

- Вася, блядь! Илья Муромец хренов!

Вася ослабил хватку, потупился и пробормотал:

- Ну, может, денег немножко... Так, сколько не жалко.

Она засмеялась, и от её смеха я снова опьянел.

- Вот дверь. Бери за ней всё, что хочешь, и ступай в следующую. Окажешься дома.

Вася недоверчиво посмотрел на меня, хотел спросить: “А что, типа, девка не врёт? Вдруг чего?..”.

Но я опередил его вопрос:

- Всё в порядке, Вася. Она всё делает без “бэ”, без левого базару.

Махнув мне на прощанье рукой, Вася скрылся за дверью.

- Рупрехт? - спросила она, и в её дьявольских глазах скакнули бесовские огоньки. Рупрехт забормотал по-немецки, из чего я понял, что его “либер Гретхен в Гессенской земле есть сильно скучать” А потому он, благородный рыцарь Рупрехт, есть сильно хотеть воссоединиться со своей “либер Гретхен” и в законном браке делать с ней “киндер”. После же он, благородный рыцарь Рупрехт, займётся выращиванием брюссельской капусты, а его “киндеры”, возмужав, сокрушат Сатану.

- Давай, Рупрехт! - гаркнул я. - Следом за Васей!

И посмотрел на неё. Она кивнула.

Рупрехт ломанулся к заветной двери, за которой его ждала “либер Гретхен”, споткнулся на пороге, взгрохотав, как куча свалившихся с четвёртого этажа кастрюль. Благородные рыцари из Гессенских земель есть немного неуклюжи...

- А ты? Что нужно тебе? - она, прожигая меня взглядом и стягивая на ходу халат-балахон, направлялась ко мне.

- Тебя, - пересохшими губами ответил я.

Словно в бреду, краешком помутнённого сознания я отразил, что она голыми руками разрывает на мне прочный армейский ремень, сдирает с меня брюки и хватает мой член влажным чувственным ртом. А как мой член оказался в её нежном, тёплом влагалище, я и не заметил. Да и не хотел замечать.

Заметил я только её жутковатые глаза и приоткрытые губы, шепчущие:

- Я была в тебе. Теперь ты войди в меня!..

 

 

 

- Это был подарок, - приподнимаясь на локте, сказала она. - Но, кроме подарка, тебе полагается и награда. Говори!

И я вспомнил то, от чего мне сразу стало стыдно. Противно, паскудно, погано - дерьмово, одним словом.

- Говорю, - облизнул я губы. - Я с твоей помощью однажды побывал у диких папуасов, мне там одна папуаска встретилась, - я замялся, - симпатичная. У неё имя непроизносимое, блёвное какое-то, я потому её на свой манер, Танькой звал. Отправь-ка ты меня к этим папуасам!

- Зачем?

- Да мне кажется, Таньке сейчас не очень-то хорошо, - я мямлил, не находя нужных слов. - Она в джунгли жить ушла. Ну, и каково молодой девке одной в джунглях? Хуёво же!

Её смех, подобно торнадо, цунами, селевому потоку и другим катаклизмам, ворвался в мой мозг, снося к ядрёной матери жалкие строения, возведённые удельным бароном Рассудком и его вассалами - Разумением, Мышлением и Соображением при содействии брата Каина по имени Здравый Смысл. Брёвна, клочья кровли, печные трубы, разрушенные курятники, коровники, свинарники и прочие крысятники, скунсятники и опоссумятники летели, сдуваемые этим смехом. Он колотил её саму, выгибая тело обнажённой дугой, заставляя биться запрокинутой головой об пол и беспорядочно мельтешить в воздухе руками, так что я подумал даже: не грядёт ли ей в ближайшем будущем скоропостижный пиздец?

Пиздец не грянул. Оплёвываясь от сгустков судорожного смеха, она сказала:

- Да здесь твоя Танька! Я так и знала, чего ты попросишь. Эй, выходи!

Танька выползла из незаметной с первого взгляда низкой боковой двери, да так, как и была - в своём дикарском одеянии из молодых фиговых побегов - застыла на месте в смешной позе: на четвереньках, жопа выше головы, фиговые побеги сбились на бок, открывая поросший чёрными курчавыми волосами, столь знакомый мне бугорок.

- Ни хуя се... - начал было я, но, оборвав сам себя, взасос поцеловал Стража Перехода. Да что там Стража! Я бы любого бомжа сифилитического облобызал бы, если бы он такое устроил!

- Хватит! - оттолкнула меня Страж. - Забирай свою папуаску, и ступайте - в какой хотите мир. Здесь, за Переходом, правило полупроводника не дейсвует. Не понравится в одной реальности - меня зовите, перемещу. Или сами перемещайтесь - кнопки в лифте нажимать и обезьяна научится, не то что папуас.

Она снова состроила серьёзную морду, но в её адских глазах по-прежнему плясали обдолбанные бесы:

- Хули ты тормозишь? Блядь, я пока в тебе была, такой ебической срани нахваталась! Буду теперь три тысячи лет материться, как портовый грузчик. Да ну и хуй в ебало!

Я рванулся с места, сдёрнул с карачек Таньку и поволок к двери, за которой скрылись Вася и Рупрехт.

- Не туда, мудила! - крикнула Страж. - В лифт!

Я развернулся, едва не шибанув Таньку головой о стену.

- Там же нассано и осколки, - сказал я, - а она ж, это - босая.

- На себе допрёшь, борзохуй! Пиздуйте, долбоёбы!

Последнее, что я услышал, затаскивая лопочущую по-каннибальски Таньку в лифт, было фразой, восхитившей меня до самой простаты:

- Счастливо поебаться! И ещё, мудень хуев! Не называй меня больше старой пиздой! Так обращаться к молодой девушке, блядь, невежливо!

 

2005